Библиотека в литературе : Антонов С. П. Библиотекарша

Библиотекарша

У Нади большая радость. Во вчерашней московской газете напечатан Указ о награждении передовиков животноводства. Доярку Дунаеву, Надежду Сергеевну, наградили орденом Трудового Красного Знамени. По этому поводу днем во Внукове состоялся митинг. А после митинга председатель колхоза рассказал, что этот орден полагается носить на левой стороне груди, там же, где комсомольский значок, что подвешивается он на голубой, под цвет Надиным глазам, ленточке. Надя давно знала это, но слушать председателя было все-таки приятно.

До самого вечера на скотный двор поздравлять Надю одна за другой приходили доярки, подруги с полеводческой бригады, агроном, садовод Стозаев. А председатель колхоза специально из-за нее приехал с сенокоса на машине.

Смущенно и радостно отвечая на поздравления, Надя в середине дня стала замечать, что в душе ее растет чувство, похожее не то на огорчение, не то на обиду. Долго она не могла понять – от чего это, но, наконец, догадалась. Обидно было потому, что ее не пришел поздравить Леонид Михайлович. Надя удивилась. С Леонидом Михайловичем она была мало знакома. Он жил в соседней деревне и только недели две назад, после объединения колхозов, стал заведовать клубом у них во Внукове. По вечерам Надя работала в библиотеке за десять трудовых дней в месяц. Строгий Леонид Михайлович изредка заходил порыться в книжках и проверить – вытирается ли на полках пыль. Между ним и Надей не было ни дружбы, ни хорошего знакомства, и Надя попробовала даже смеяться над собой: как это она может огорчаться из-за такого пустяка. Но время шло, а смутное, неприятное чувство делалось все отчетливее. Уж не считает ли Леонид Михайлович, что она плохо работает в библиотеке? Не сердит ли он на нее? Неужели он не видит, как Надя любит свою библиотеку, свои книги. Мимоходом Надя узнала, что заведующий клубом, кажется уехал в райком комсомола на полуторке, и машина должна вернуться из города вечером. Это ее немного успокоило.

В последние дни у нее было много хлопот: недавно коров свели в одно, только что отстроенное помещение, и они еще не привыкли к новому месту. Но после работы Надя умылась, наскоро поужинала и, как всегда, пошла в библиотеку. Библиотека должна быть с открыта с девяти до одиннадцати часов вечера, к этому привыкли и колхозники и эмтеэсовцы, и оттого, что людей награждают орденами, работа останавливаться не должна.

Вечер был темный, беззвездный, только вдали, на скотном дворе, стояло светлое зарево от фонарей. Из окон доносились звуки радио. Всюду играли одно и то же. Надя шла по тропинке, до того наклонной, что иногда приходилось держаться за ограду палисадников, и опавшие осенние листья хрустели под ее ногами, как сухари. В избе Стозаева были настежь отворены окна, и на подоконнике дремала кошка, подобрав под себя передние лапки.

Надя перешла дощатый мостик и повернула к клубу. На ступеньке сидел мальчик лет двенадцати.

- Тетя Надя, "Огонек" есть? - спросил он.

- Не знаю еще. Сейчас разберу почту.

Леонид Михайлович ради экономии запрещал зажигать свет над крыльцом, когда в клубе не было "мероприятий", но сегодня Надя все-таки включила лампочку. Потом она прошла пустынным, гулким коридором мимо доски почета, мимо запертого на амбарный замок кабинета Леонида Михайловича и открыла дверь библиотеки.

Надя хотела включить свет, но услышала шум машины и насторожилась. Машина ехала со стороны города. Черные стекла окон постепенно стали светлеть, сделались ослепительно серебряными, и по ним медленно проплыла тень ограды, потом, немного быстрей, тень столба с подкосом и совсем быстро промелькнули тени кустов. Наконец стекла потемнели, и снова стало тихо. Машина прошла прямо, не свернув к колхозному гаражу.

Надя вздохнула и зажгла свет.

- Тетя Надя, дай "Огонек", - сказал мальчик, - я только картинки погляжу.

Он был в костюмчике из серого бумажного материала, сшитом совсем как у взрослого, даже с грудным кармашком для часов. Из кармашка торчал конец красной резиновой трубки.

- Карандаш есть? - спросила Надя.

- Нет.

- Ну, на. Только если увижу, что кроссворд пачкаешь, сейчас же отберу.

Мальчик сел за стол и начал перелистывать журнал. Пальцы слюнить в библиотеке строго-настрого воспрещалось, и поэтому страницы перелистывать по две по три сразу и их приходилось раздувать.

Библиотека была светлая и просторная. Вдоль стен, во всю длину, как в магазине, тянулись полки, выкрашенные баканом и по бакану - лаком. На полках аккуратно, по алфавиту, стояли самые разные книги. Под лампой находился большой стол для газет и журналов, а в уголке - маленький Надин столик.

Еще пионеркой, во время войны, Надя надумала устроить библиотеку, увидев как тоскуют женщины по своим мужьям и сыновьям. Она прошла по избам, собрала ненужные хозяевам книги, отвоевала у матери одну полку в буфете и наклеила на окошко бумажку с надписью: "Библиотека имени Октябрьской революции. Открыта с 9 до 11 часов вечера". Но читатели не ходили, и Наде самой приходилось разносить книги соседям и читать вслух. А через год книг стало так много, что председателю колхоза пришлось покупать специальный шкаф со стеклянными дверцами. Шкаф находился в колхозной конторе. Читателей становилось все больше и больше. В правлении по вечерам возле Нади толпилось столько народа, что бухгалтер ругался и затыкал уши. И когда построили клуб, Наде выделили просторную комнату.

Надя разложила свежие газеты, в одной из которых была напечатана и ее фамилия, и села за маленький столик. Вчера она увидела у Стозаевых книгу Михаила Ивановича Калинина "О коммунистическом воспитании" и выпросила ее. Книга была почти новая, но один листик кто-то случайно залил чернилами. Надя решила переписать этот лист и вклеить взамен печатного. Только она принялась писать, вошел братишка тракториста Степана.

- Поздравляю вас, Надежда Сергеевна, с высокой наградой, - начал он торжественно и, после небольшой паузы, продолжал: - Курносая, где у тебя книжка про натик? Степан просит. Ему там надо номер какой-то шестерни для коробки передач.

Он подошел к прогнувшимся полкам и вытащил книгу в мягком, матерчатом переплете.

- Подожди, - остановила его Надя. - Не ту берешь.

- Ту самую. Видишь, написано: трактор СТЗ-НАТИ.

- Эта книжка про старый натик, - сказала Надя, - а твой Степан на новом ездит, на пятидесятичетырехсильном. Тебе бы надо знать это. Вот книжка, которую ему надо... Подожди запишу! Степан домой пришел?

- Пришел.

- Не говорил, машина из города не приезжала?

- Не говорил. А что?

- Бери книжку. И скажи, чтобы руки вытирал. А то как вашим, эмтеэсовским, дашь, в момент автолом или солидолом замажут. Это книжка, а не коробка передач.

Парень ушел, а Надя снова взялась переписывать: "Какие же человеческие качества надо прививать? Это, во-первых, любовь, любовь к своему народу, любовь к трудящимся классам..."

В комнату прошмыгнул босой мальчик и пропихнул своего приятеля боком. Они уселись на один стул, и Надя услышала шепот: "По горизонтали драгоценный камень из пяти букв". Но Наде почему-то на этот раз не хотелось спорить с ребятами, и она снова взялась переписывать: "Человек должен любить людей. Если он людей будет любить, то ему будет жить лучше, веселее будет жить..."

- Наденька, вот ведь как, а?

Надя подняла голову. У стола стояла ее подруга из животноводческой бригады, Клава. Это была пухлая девушка с ямочками на щеках и с косой, лежащей на голове, как венок.

- А что?

- Счастье-то тебе...

Клава потянулась через стол, обняла и поцеловала Надю, обдав ее запахом теплого сена. Навалившись на стол, она уронила ящичек с формулярами и чуть не опрокинула цветы. Потом она развернула косынку и достала "Далеко от Москвы". Надя бегло перелистала книгу.

- Вместе читали? - спросила она.

- Вместе.

- Ну конечно, я вижу, что вместе. Вон сколько пепла между страницами. Ах ты, Клава, Клава! Где про любовь, там и пепла густо, а где про строительство - там нет ничего.

- Так мы третий раз читаем.

- А это что?

- Что?

- Кто это подчеркнул?

Надя протянула подруге книгу. На левой странице была подчеркнута фраза: "Лиричность души, если только это действительно серьезно, хорошее качество в человеке".

- Ей-богу, не мы, - испуганно сказала Клава.

- Уж ни дедушка ли Стозаев? - иронически заметила Надя.

- Ей-богу, Надя, мы такими глупостями не занимаемся, - Клава обиделась и надулась.

Надя спрятала книгу в стол, потому что на нее была очередь, и сказала примирительно:

- Ну, не сердись. Лиричность души - действительно хорошее качество. Когда же на свадьбу позовешь?

- Не знаю, Надя. Наверно, когда все овощи свезем. - Клава давно уже отделяла себя от своего Паши и всегда, говоря о нем, говорила "мы". Паша был тот самый шофер, который уехал сегодня в город. - Разве тут до свадьбы? Паша работает с утра до поздней ночи. Мы и свидания в кабинке назначаем. Вчера ночью ехал на станцию, села к нему, три раза до станции и обратно, туда-сюда по шестнадцать километров проехали. Спину ломит - спасу нет! А дорога сама знаешь какая. Трясет так, что и поцеловаться путем нельзя, в губы нацелишь, в нос попадаешь. У нас кабинка - дом родной. У нас там на баранке "Клава" вырезано, и "Павел", и "1950 год". На память...

Хлопнув дверью, вошел Стозаев.

- Писатели... - забубнил он еще на пороге, - только одно название, что писатели... - и бросил на столик книжку "Садоводство". - Вот, глядите, на всю страницу садовые ножницы нарисованы! Эва, невидаль, садовые ножницы! А вот как в Хвалово яблони пересаживать - про это ничего нет. Это дело хорошее - сады соединять. А у них там, в Хвалове, два апорта суховершинят, листочки как лимон желтые, хлорозом хворают. У меня тут и бельфлер-китайка, и иркад сахарный, и антоновка, и пепин растут, как гвоздика в горшке. А как я их в Хвалово пересажу? Вдруг тоже захворают.

- Так они тебе про каждую деревню и напишут, - сказала Клава.

- А ты как думаешь? Твою-то вон каждую овцу на карточку снимают, тебе и горя нет. А дерево - это тоже живое существо. Тоже дышит.

Стозаев был в сварливом настроении, и Надя уже думала, что бы такое дать ему почитать успокоительное. А то снова дома со своей Василисой Ивановной станет скандалить. Хорошо бы дать что-нибудь вроде "Педагогической поэмы" - он любит такие книги, да нет "Педагогической поэмы" в Надиной библиотеке.

Стозаев сварлив, а его Василиса Ивановна еще хуже. Нипочем не уступит. Стала Надя давать им книжки, где мирные старики описываются, вроде "Старосветских помещиков" или "Семейной хроники". Не помогли эти книжки. Даже хуже стало. Прочитал Стозаев "Старосветских помещиков" и решил разыграть свою Пульхерию Ивановну. Пришел он однажды домой и видит: Василиса Ивановна спит, а в избе темно от чада. Сперва он рассердился, а потом тихонько будит жену и говорит: "Молись, старая, горим. Свиноферма горит. А птицеферма твоя и вовсе сгорела". Василиса Ивановна очень на него за это обиделась. Не помогали их семейной жизни такие книжки. А вот "Детство" Горького" - помогло. Почему - неизвестно, а помогло. Душевней он стал относиться к жене. А она так и вовсе притихла, задумываться стала.

- Пишут, - бурчал Стозаев. - Ты мне пиши, чтобы я знал, можно ли в Хвалово яблони пересаживать.

В библиотеке собралось много народа. Рассуждали о событиях за границей, о том, как погано ведут себя американские представители в Организации объединенных наций, читали, не удивляясь, о Куйбышевской гидроэлектростанции, проверяли облигации. Зашел агроном, и мальчик в костюмчике шепотом спросил его, как называется драгоценный камень, состоящий из пяти букв. Агроном не знал.

- С другой стороны хорошо, что мы видаемся в машине, - говорит Клава, - мы с ним, бывает, повздорим, все равно как садовод со своей Василисой, прямо спасу нет как! Он останавливает машину и велит слезать. А я не слезаю. Ему долго стоять нельзя. Ему норму выполнять надо. "Ладно, говорит, доедем до дому, я тебя там скину". А пока до дому едем, оба и отойдем. Хорошо в нашей кабинке. Я и названия все знаю: "спидометр", "акселератор" - все знаю. Я баранчика своего хотела назвать "акселератор", да заведующий не велит: "У нас, говорит, племенная ферма, а не автосбыт". Ничего он не понимает... Паша сегодня умаялся...

- Он приехал из города? - удивленно спросила Надя.

- Давно приехал.

- Что же ты тут стоишь? Почему не идешь к нему?

- А его мать меня выгнала, - отвечает Клава покорно. - Дай, говорит, ему поспать. Ну, я и ушла... Спит сейчас, милый.

- Устала я что-то сегодня, Клавка, - сказала Надя проведя ладонями по лицу, словно умываясь.

Она пыталась сосредоточиться, но тоже самое чувство, похожее не обиду, поднялось в ее в душе.

- Сорняк из семи букв, - перебивая друг друга, галдели мальчишки, - по горизонтали... Погоди, я знаю: сурепка, коровяк... круглец...

- Пупавка, - сказал босой мальчик.

- Крапива... Василек...

- Икотник, - сказал босой мальчик.

- Липучка... Молочай...

- Ребята, давайте потише, - проговорила Надя и, посмотрев на полную, румяную Клаву, добавила: - А ты, Клавка, тоже счастливая.

- Конечно счастливая, - спокойно согласилась Клава, - только вот не знаю, как быть, когда женимся.

- А что?

- Да как же. Паша мечтает, когда женимся, чтобы бросила я работать на ферме и шла на курсы водителей. А я не хочу работать водителем. Я овечек своих люблю...

- А ты говорила ему об этом?

- Говорила. А он все равно велит на курсы идти.

- Вон он какой!

- Что ж, пойду на курсы. Муж велит, ничего не поделаешь, - покорно проговорила Клава. - Я уж и так стараюсь привыкнуть, всем говорю, что мне названия нравятся, акселераторы разные, а сама ничего в них не понимаю...

Глаза ее стали наполняться слезами.

Надя посмотрела на нее, подумала и спросила:

- Ты не знаешь он "Что делать?" Чернышевского  читал?

- Не знаю.

- Я дам тебе эту книжку, и вы почитайте ее вместе. Пусть посмотрит, как настоящие мужчины должны относится к женщинам. Только, пожалуйста, чтобы не курил, когда читает.

Люди постепенно разошлись. Только ребята все также сидели на одном стуле и сочиняли названия драгоценных камней. Наступило время закрывать библиотеку. В коридоре раздались шаги. Надя прислушалась: шаги смолкли. Щелкнул амбарный замок. Хлопнула дверь. Потом шаги снова раздались в коридоре, и дверь распахнулась. Вошел Леонид Михайлович, скуластый, худощавый, покрасневший от холода пятнами. Он был в плаще и в резиновых сапогах с отвернутыми вниз голенищами, как у д'Артаньяна в "Трех мушкетерах".

- Поздравляю вас, Надя, - сказал он и пожал ее руку своей твердой от холода рукой. - Извините, что так поздно. Павел без памяти спешил к своей Клаве и, не дождавшись меня, уехал. Пришлось добираться на попутных... Вот вам книги.

Он положил на столик стопку книг, перевязанную бечевкой, и строго добавил: - Я вас просил не зажигать свет на крыльце. Надо экономить электричество. 

Надя взглянула на него и ничего нет ответила.

- Вы что, устали? - спросил Леонид Михайлович. Он посмотрел на часы и покачал головой.  - А мне еще к докладу готовиться. Агроном вернул вам первый том сочинений Сталина? Дайте его мне. Пора закрывать библиотеку. Уже двенадцатый час.

- Еще не все посетители ушли: - Надя кивнула на ребят, склонившихся над кроссвордом.

- Орлы, марш домой, - сказал Леонид Михайлович. - Библиотека закрыта.

- Сейчас, - ответил мальчик в костюме, - вот только сот каменного угля из восьми букв - и все.

- Антрацит, - сказала Надя.

- Подходит. Теперь русский мореплаватель из шести букв. 

- Дежнев, - сказала Надя.

- Тоже подходит. Теперь драгоценный камень из пяти букв.

- Ступай сейчас же домой, драгоценный камень, - раздельно сказал Леонид Михайлович и, пропустив ребят вышел вслед за ними. На улице стало темней. Наверно, завклубом выключил лампочку над крыльцом.

Надя развязала узелок бечевки и стала просматривать холодные книги. Книги были хорошие, редкие. Сверху лежала "Педагогическая поэма". Вдруг Надя заметила, что на обложках нет карманчиков для формуляров. Значит литература получена не в коллекторе, а куплена в магазине. Неужели Леонид Михайлович купил всю эту пачку? Неужели он решил сделать подарок Наде и ее любимой библиотеке?

Надя вопросительно посмотрела на закрытую дверь и прислушалась. Шел дождь.

Она достала карточку Леонида Михайловича и долго рассматривала его размашистые, еще не совсем установившиеся подписи. Потом должна карточку на место, заперла библиотеку и пошла домой.

1950

 

,

.